Неточные совпадения
Городничий. Да постойте, дайте мне!.. (К Осипу.)А что, друг, скажи, пожалуйста: на что больше
барин твой обращает внимание, то есть что ему в
дороге больше нравится?
Пришел дьячок уволенный,
Тощой, как спичка серная,
И лясы распустил,
Что счастие не в пажитях,
Не в соболях, не в золоте,
Не в
дорогих камнях.
«А в чем же?»
— В благодушестве!
Пределы есть владениям
Господ, вельмож, царей земных,
А мудрого владение —
Весь вертоград Христов!
Коль обогреет солнышко
Да пропущу косушечку,
Так вот и счастлив я! —
«А где возьмешь косушечку?»
— Да вы же дать сулилися…
А ныне —
барин под боком,
Дорога скатерть-скатертью…
Под утро поразъехалась,
Поразбрелась толпа.
Крестьяне спать надумали,
Вдруг тройка с колокольчиком
Откуда ни взялась,
Летит! а в ней качается
Какой-то
барин кругленький,
Усатенький, пузатенький,
С сигарочкой во рту.
Крестьяне разом бросились
К
дороге, сняли шапочки,
Низенько поклонилися,
Повыстроились в ряд
И тройке с колокольчиком
Загородили путь…
Г-жа Простакова. Братец, друг мой! Рекомендую вам
дорогого гостя нашего,
господина Правдина; а вам, государь мой, рекомендую брата моего.
— Не к тому о сем говорю! — объяснился батюшка, — однако и о нижеследующем не излишне размыслить: паства у нас равнодушная, доходы малые, провизия
дорогая… где пастырю-то взять,
господин бригадир?
Левин Взял косу и стал примериваться. Кончившие свои ряды, потные и веселые косцы выходили один зa другим на
дорогу и, посмеиваясь, здоровались с
барином. Они все глядели на него, но никто ничего не говорил до тех пор, пока вышедший на
дорогу высокий старик со сморщенным и безбородым лицом, в овчинной куртке, не обратился к нему.
Он знал, что такое военный человек, и, по виду и разговору этих
господ, по ухарству, с которым они прикладывались к фляжке
дорогой, он считал их за плохих военных.
Прокурорский кучер, как оказалось в
дороге, был малый опытный, потому что правил одной только рукой, а другую засунув назад, придерживал ею
барина.
Сказавши это, старик вышел. Чичиков задумался. Значенье жизни опять показалось немаловажным. «Муразов прав, — сказал он, — пора на другую
дорогу!» Сказавши это, он вышел из тюрьмы. Часовой потащил за ним шкатулку, другой — чемодан белья. Селифан и Петрушка обрадовались, как бог знает чему, освобожденью
барина.
— Направо, — сказал мужик. — Это будет тебе
дорога в Маниловку; а Заманиловки никакой нет. Она зовется так, то есть ее прозвание Маниловка, а Заманиловки тут вовсе нет. Там прямо на горе увидишь дом, каменный, в два этажа, господский дом, в котором, то есть, живет сам
господин. Вот это тебе и есть Маниловка, а Заманиловки совсем нет никакой здесь и не было.
Пока приезжий
господин осматривал свою комнату, внесены были его пожитки: прежде всего чемодан из белой кожи, несколько поистасканный, показывавший, что был не в первый раз в
дороге.
— Эй, Пелагея! — сказала помещица стоявшей около крыльца девчонке лет одиннадцати, в платье из домашней крашенины и с босыми ногами, которые издали можно было принять за сапоги, так они были облеплены свежею грязью. — Покажи-ка
барину дорогу.
Извините, Петр Петрович, те
господа ведь, про которых вы говорите, всё же они на какой-нибудь
дороге, всё же они трудятся.
Всю
дорогу он был весел необыкновенно, посвистывал, наигрывал губами, приставивши ко рту кулак, как будто играл на трубе, и наконец затянул какую-то песню, до такой степени необыкновенную, что сам Селифан слушал, слушал и потом, покачав слегка головой, сказал: «Вишь ты, как
барин поет!» Были уже густые сумерки, когда подъехали они к городу.
Паратов. Да, на что он мне; пусть проветрится. Сами посудите,
господа, ведь в
дороге скука смертная, всякому товарищу рад.
Паратов. Мы прежде условились. Вот,
господа, для таких случаев Робинзоны-то и
дороги.
Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами. Все покрыто было снегом. Солнце садилось. Кибитка ехала по узкой
дороге, или точнее по следу, проложенному крестьянскими санями. Вдруг ямщик стал посматривать в сторону и, наконец, сняв шапку, оборотился ко мне и сказал: «
Барин, не прикажешь ли воротиться?»
— И прекрасно. Как вы полагаете, что думает теперь о нас этот человек? — продолжал Павел Петрович, указывая на того самого мужика, который за несколько минут до дуэли прогнал мимо Базарова спутанных лошадей и, возвращаясь назад по
дороге, «забочил» и снял шапку при виде «
господ».
Не спало́ся
господу Исусу,
И пошел
господь гулять по звездам,
По небесной, золотой
дороге,
Со звезды на звездочку ступая.
Провожали
господа Исуса
Николай, епископ Мирликийский,
Да Фома-апостол — только двое.
— Вы,
барин, идите-ка своей
дорогой, вам тут делать нечего. А вы — что? — спросил он Самгина, измеряя его взглядом голубоватых глаз. — Магазин не торгует, уходите.
Однажды они вдвоем откуда-то возвращались лениво, молча, и только стали переходить большую
дорогу, навстречу им бежало облако пыли, и в облаке мчалась коляска, в коляске сидела Сонечка с мужем, еще какой-то
господин, еще какая-то госпожа…
Поэтому для Захара
дорог был серый сюртук: в нем да еще в кое-каких признаках, сохранившихся в лице и манерах
барина, напоминавших его родителей, и в его капризах, на которые хотя он и ворчал, и про себя и вслух, но которые между тем уважал внутренно, как проявление барской воли, господского права, видел он слабые намеки на отжившее величие.
«Нельзя,
барин: лошадь-то коренная у нас с места прыгает козлом, на
дороге не остановишь».
— А! — радостно восклицает
барин, отодвигая счеты. — Ну, ступай; ужо вечером как-нибудь улучим минуту да сосчитаемся. А теперь пошли-ка Антипку с Мишкой на болото да в лес десятков пять дичи к обеду наколотить: видишь,
дорогие гости приехали!
Кажется, я миновал дурную
дорогу и не «хлебных» лошадей. «Тут уж пойдут натуральные кони и
дорога торная, особенно от Киренска к Иркутску», — говорят мне. Натуральные — значит привыкшие, приученные, а не сборные. «Где староста?» — спросишь, приехав на станцию… «Коней ладит,
барин. Эй, ребята! заревите или гаркните (то есть позовите) старосту», — говорят потом.
Обошедши все дорожки, осмотрев каждый кустик и цветок, мы вышли опять в аллею и потом в улицу, которая вела в поле и в сады. Мы пошли по тропинке и потерялись в садах, ничем не огороженных, и рощах.
Дорога поднималась заметно в гору. Наконец забрались в чащу одного сада и дошли до какой-то виллы. Мы вошли на террасу и, усталые, сели на каменные лавки. Из дома вышла мулатка, объявила, что
господ ее нет дома, и по просьбе нашей принесла нам воды.
И
господь его знает, совсем было слез, да по
дороге зацепил, видно, голяшкой за кирпичи, да как ногами бухнет в окно…
— Пожалуйте, пожалуйте…
дорогой гость! — залепетал он ему. — Илюшечка,
господин Красоткин к тебе пожаловал…
— Заложил,
господа, заложил, за десять рублей, и что ж дальше? Вот и все, как только воротился в город с
дороги, так и заложил.
— Благослови
Господь вас обеих, и тебя и младенца Лизавету. Развеселила ты мое сердце, мать. Прощайте, милые, прощайте,
дорогие, любезные.
— Bonjour, monsieur Herzen, votre affaire va parfaitement bien, [Здравствуйте,
господин Герцен, наше дело идет превосходно (фр.).] на хорошей
дороге…
Как рыцарь был первообраз мира феодального, так купец стал первообразом нового мира:
господа заменились хозяевами. Купец сам по себе — лицо стертое, промежуточное; посредник между одним, который производит, и другим, который потребляет, он представляет нечто вроде
дороги, повозки, средства.
— В монастырь так в монастырь, — решила она, — доброму желанию
господа не помеха. Выздоравливай, а летом, как
дорога просохнет, выдадим тебе увольнение — и с богом! Ты в какой монастырь надумал?
Да, вот было и позабыл самое главное: как будете,
господа, ехать ко мне, то прямехонько берите путь по столбовой
дороге на Диканьку.
Одетые в бархатные, обшитые галуном шапки и в воланы
дорогого сукна, кучера не знали, куда они попадут завтра: домой или к новому
барину?
Тюрьма стояла на самом перевале, и от нее уже был виден город, крыши домов, улицы, сады и широкие сверкающие пятна прудов… Грузная коляска покатилась быстрее и остановилась у полосатой заставы шлагбаума. Инвалидный солдат подошел к дверцам, взял у матери подорожную и унес ее в маленький домик, стоявший на левой стороне у самой
дороги. Оттуда вышел тотчас же высокий
господин, «команду на заставе имеющий», в путейском мундире и с длинными офицерскими усами. Вежливо поклонившись матери, он сказал...
— Что-нибудь тут кроется,
господа, — уверял Стабровский. — Я давно знаю Бориса Яковлича. Это то, что называют гением без портфеля. Ему недостает только денег, чтобы быть вполне порядочным человеком. Я часто завидую его уму… Ведь это удивительная голова, в которой фейерверком сыплются самые удивительные комбинации. Ведь нужно было придумать
дорогу…
—
Господа, я привел к вам
дорогого гостя! — громко отрекомендовал Штофф своего спутника. — Прошу любить и жаловать!
О, знаете ли вы,
господа, как
дорога нам, мечтателям-славянофилам, по-вашему, ненавистникам Европы, — эта самая Европа, эта страна „святых чудес“.
— Но, — проговорила она тихо, все продолжая разглаживать рукой свою вышивку, — у всякого человека,
господа, своя
дорога в жизни.
Проезжавшие
дорогой хохлы с таранью видели, как слепцов подозвали к бричке, около которой, на разостланном ковре, сидели ночевавшие в степи
господа.
И ну-ну-ну, ну-ну-ну: по всем по трем, вплоть до Питера, к Корзинкину прямо на двор. — Добро пожаловать. Куды какой его высокопревосходительство затейник, из-за тысячи верст шлет за какою дрянью. Только
барин доброй. Рад ему служить. Вот устерсы теперь лишь с биржи. Скажи, не меньше ста пятидесяти бочка, уступить нельзя, самим пришли
дороги. Да мы с его милостию сочтемся. — Бочку взвалили в кибитку; поворотя оглобли, курьер уже опять скачет; успел лишь зайти в кабак и выпить два крючка сивухи.
— Да, совершенно ложная
дорога! Уверяю вас,
господа, — вскричал князь, — вы напечатали статью в том предположении, что я ни за что не соглашусь удовлетворить
господина Бурдовского, а стало быть, чтобы меня за это напугать и чем-нибудь отмстить. Но почему вы знали: я, может быть, и решил удовлетворить Бурдовского? Я вам прямо, при всех теперь заявляю, что я удовлетворю…
—
Господа, закусить с
дороги, может быть, желаете? — предлагает хозяин, оставаясь на ногах. — Чай готов… Эй, Катря, подавай чай!
Живя на золотой
дороге, мне часто случается видеть стремящихся шурфовать и делать свои наблюдения над этими
господами.
— Всем бы вот, всем благодарю моего
господа, да вот эта страсть мучит все. Просто, не поверите, покоя себе даже во сне не могу найти. Все мне кажется, как эта гулька к сердцу будто идет. Я вот теперь уж бальзам такой достала, —
дорогой бальзам, сейчас покажу вам.
«Пусть-де околеет, туда и
дорога ему…» И прогневалась на сестер старшиих
дорогая гостья, меньшая сестра, и сказала им таковы слова: «Если я моему
господину доброму и ласковому за все его милости и любовь горячую, несказанную заплачу его смертью лютою, то не буду я стоить того, чтобы мне на белом свете жить, и стоит меня тогда отдать диким зверям на растерзание».
—
Господин вы наш и повелитель, позвольте вам пожелать всякого счастья и благополучья на все дни вашей жизни и позвольте мне напутствие на
дорогу сказать.
— Что их вознаграждать-то! — воскликнул Замин. — Будет уж им, помироедствовали. Мужики-то, вон, и в казну подати подай, и
дороги почини, и в рекруты ступай. Что баря-то, али купцы и попы?.. Святые, что ли? Мужички то же говорят: «Страшный суд написан, а ни одного
барина в рай не ведут, все простой народ идет с бородами».